Светлана Комарова уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант. Она никому раньше не рассказывала, как в 90-х восемь лет работала учительницей начальных классов в глухих дальневосточных деревнях. Боялась вспоминать
Яндекс карты. Маршрут: Хабаровск — поселок 43 километр, муниципальное образование Обор. Ответ Яндекса — невозможно проложить маршрут общественным транспортом. На машине в объезд пробок 93 километра, два часа девять минут. Пробок там не бывает, там почти нет людей. Шестнадцать километров по грунтовке от последнего асфальта. Малые родины потомков ссыльнопоселенцев — умирающие поселки леспромхозов и две воинские части. Дальше тайга и Сихотэ-Алинь. Жены и дети военных, застрявших здесь на всю жизнь, распределенные после вузов специалисты, потомки ссыльных, бичи и деревенские алкоголики. Первые знают, что они здесь не навсегда. Страна развалилась. Леспромхозы встали. Железная дорога умирает. Начало девяностых.
Судя по сетевым фотографиям, за последние двадцать лет ничего не изменилось. Проваливающиеся крыши, падающие заборы, нищета и безысходность.
Мой дом за забором справа от башни. Там всего три дома — пятиэтажка, трехэтажка и двухэтажка. У поселка нет имени, просто 43-й километр. Я работаю учителем в Оборской средней школе. До школы шесть километров. Как и почему меня сюда занесло — отдельная песня. Когда заносило, я не знала, что проживу восемь лет в трех домах в тайге, в поселке без имени. Только номер. Как номер у заключенного.
Мне двадцать семь лет, у меня первый класс и Сашка Габелкин. Сашка второгодник, коренной житель деревни и потомственный алкоголик. В прошлом году Сашке удалось выучить три буквы, поэтому его не смогли перевести во второй класс. Сокровище досталось мне. Сдать Сашку в коррекционный класс невозможно — такого класса в школе нет, хотя потенциальных посетителей хватило бы на два-три таких класса. Отправить в школу для слабоумных Сашку тоже нельзя, нужно согласие матери. Мать не хочет отдавать Сашку в школу для слабоумных — он же все понимает и помогает ей по хозяйству, а еще на Сашку нет документов, она их не оформляла. Мать не очень помнит про Сашку. Она знает, что ему примерно девять лет, и родился он весной. Или летом? Короче, было прохладно, но снега уже не было. Мать недовольна качеством обучения. Мы плохо стараемся.
В ПРОШЛОМ ГОДУ САШКЕ УДАЛОСЬ ВЫУЧИТЬ ТРИ БУКВЫ, ПОЭТОМУ ЕГО НЕ СМОГЛИ ПЕРЕВЕСТИ ВО ВТОРОЙ КЛАСС
Я стою под забором Сашкиного дома. Заваливающийся забор кое-как подперт кривыми горбылями. Вдоль забора деревянные мостки, покрытые утренним тонким ледком — конец октября, к утру подморозило. На мостках сидит голой попой на льду девочка лет трех. Босой мальчишка держится за материну руку. Еще один копошится в грязных переломанных игрушках, сваленных в кучу у дома.
— Сколько у вас детей?
— Пять. Или шесть? Нет, пять…. Сашка, Витька, эта вот мелкая…. — она считает и загибает пальцы.
— Так сколько же?
— Нет, четыре, — я молчу, она продолжает. — Ну, и там еще остались, в другом месте.
Я понимаю, что детей больше, чем она хочет сказать.
— У вас девочка сидит голой попой на льду!
— Ленка-то? Так она здоровенькая, что с ней будет?!
Они действительно здоровенькие, эти дети. Их живучесть перекрывает потомственный алкоголизм и жесткий климат.
— Сашка курит. Где он берет сигареты?
Сашка предусмотрительно утекает со двора в дом.
— Так ворует, сука…. У отца ворует. Спасибо, что сказали. Я ему **зды дам, чтобы не воровал. Вот как с вами поговорим, так сразу вернусь в хату и дам. Вот никогда он мне не нравился, сучонок! Никогда! Убью тварину!
Зря я пожаловалась, что Сашка курит.
— Ваш муж — Сашкин отец?
— Да нет, какой он ему отец, у меня только Ленка от него.
— А остальные?
— Они у меня все от разных, у меня жизнь такая сложная была!
У меня тоже сложная жизнь. У меня учится Сашка. Сашка курит с четырех лет. С семи пьет. Курит больше, чем пьет, но пьет не в школе, а курит в школе, отпрашивается с урока в туалет и курит. Сашка добрый и деликатный. Я ругаюсь, когда от него пахнет табаком. Чтобы я не расстраивалась, Сашка заедает сигаретку чесночком. Я пытаюсь бороться с детским курением.
— Светлана Юрьевна, можно выйти?
— Не пущу, опять накуришься.
— Так обоссуся же, Светлана Юрьевна!
Сашка курит долго. Пока он курит, я успеваю рассказать остальным самый сложный материал. В Сашкином присутствии это сделать сложно — Сашке скучно. Он страдает от скуки и вертится на задней парте. Сашка на два года старше и на голову выше остальных детей. Я не могу посадить его вперед, он слишком высокий. Мы учим с ним буквы после уроков. В сентябре я радуюсь. Сашка очень умный — он запоминает сразу несколько букв. Но на следующий день Сашка не помнит ни одну из букв, которые уверенно показывал мне вчера. И так каждый день, день сурка. Сашка видит, что я расстраиваюсь, ему неловко. Я тихо его ненавижу. У меня всеобуч. К октябрю мы выучили первую согласную.
Март. Мы выучили четыре буквы. С учетом прошлого года это уже семь. Мы договорились о том, что «я обоссуся» говорить неприлично. Прилично будет «можно, я выйду в туалет». Мы договорились о том, что он больше не заедает табак чесноком. Сашка усвоил, что просто табак я переживаю легче, чем табак+чеснок. Он не хочет меня расстраивать. Сашка грустный и голодный. Я пытаюсь покупать ему обеды. Он смотрит на полную тарелку голодными глазами, но не ест. На мой класс выделено одно бесплатное питание, а детей поселковых алкоголиков намного больше. Я договариваюсь в столовой, о том, что буду платить за Сашку, но порцию будут ставить на стол сразу, чтобы он не знал, что это не бесплатная порция. Сашка совсем грязный и совсем голодный. Он ходит в нестираной рубашке уже третью неделю.
— Сашка, скажи маме, что я велела постирать тебе рубашку, — Сашка прячет глаза.
— Скажи сегодня же.
— А мамки нет.
— Куда она делась?
— Уехала. Они все уехали.
Они уехали все. Эта тварь, нарожавшая толпу детей от разных мужиков. Ее кобель, увеличивший количество никому не нужных детей на глазастую Ленку. Они уехали, забрав всех младших детей и оставив Сашку. Сашка никогда ей не нравился. Сашка три недели живет один в пустом холодном деревенском доме и каждый день ходит в школу. Они забрали даже собаку. Сашка хуже собаки.
ОНИ УЕХАЛИ, ЗАБРАВ ВСЕХ МЛАДШИХ ДЕТЕЙ И ОСТАВИВ САШКУ
Сашка живет в деревенской больнице. Седой пьющий главврач поселил его в палате, кормит завтраками и ужинами. Я кормлю обедами. Сашке постирали рубашку. Он сытый и повеселевший. У него наладилась жизнь. Он не знает, что главному врачу уже прилетел привет за то, что в больнице живет ребенок. Мы решаем, что делать с Сашкой. Он не знает, что мы тоже планируем его бросить. У нас нет выбора, его нужно передавать в детприемник.
Моя мелкота тайком кладет мне на стол конфеты. Они не сознаются, кто положил конфету. Чья это конфета, становится ясно тогда, когда ее бывший владелец возникает рядом со столом с вопросом:
— Светлана Юрьевна, а чо вы конфету не едите? Она вам не нравится?
Иногда эту конфету долго носили в кармане. Она в чумазой потертой бумажке. Я брезглива до ужаса, но ем эти конфеты. Это очень важные для них конфеты. Сегодня на моем столе лежит грязный откусанный пряник, и вокруг стола ходит счастливый Габелкин.
— Сашка, не видел, кто принес мне пряник?
— Не видал, Светлана Юрьевна, поссать ходил.
Я ем этот пряник, стараясь не думать о туберкулезе, дизентерии и о том, что Сашка точно не мыл руки после поссать. Сашка горд. Он смог что-то сделать для меня в ответ. Он не знает, что завтра за ним придет машина. Пряник стоит у меня поперек горла.
Мы с медсестрой везем Сашку на армейском козлике в Хабаровск. Козлик отвезет нас туда, но не заберет обратно. Обратно козлик забирает с вокзала семью командира соседней части. Нам с Натальей придется как-то добираться обратно на перекладных. На единственный автобус мы можем не успеть. Мы вдвоем, потому что добираться на перекладных по тайге в одиночку страшно.
Сашка отказывается думать о том, что мы можем его отдать, и всю дорогу задает вопросы. Мы с Натальей врем и врем плохо, он заглядывает нам в глаза и верит. Ему очень важно верить. В кабинете инспектора хамоватая молодая бабища с погонами майора орет на меня:
— Почему он у вас не знает дня рождения?! Почему он отчества не знает?! Почему вы не приняли мер, чтобы найти его мать?! Где его документы, я тебя спрашиваю?!
ПОЧЕМУ ОН У ВАС НЕ ЗНАЕТ ДНЯ РОЖДЕНИЯ?! ПОЧЕМУ ОН ОТЧЕСТВА НЕ ЗНАЕТ?! ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ПРИНЯЛИ МЕР, ЧТОБЫ НАЙТИ ЕГО МАТЬ?!
Я не могу рассказывать при Сашке, что его мать — сука.
— Все, я его оформила. Уходи. И не разговаривай с ним, — я не могу с ним не разговаривать. Я вторая сука в его жизни. Я тоже его бросаю. Я поворачиваюсь к Сашке и пытаюсь что-то сказать.
— Светлана Юрьевна! Пожалуйста! Не оставляй меня этой тетке! Она злая! Я выучу все согласные! Я больше курить не буду!
Сашка вцепляется в меня мертвой хваткой. Я обнимаю его и не могу отпустить. Хамоватая баба дрожит губами, оттаскивая меня от Сашки и вышвыривая в дверь:
— Дура! Что ты делаешь! Я же сказала тебе, не говорить с ним!
У нее опыт. Она знает, чего делать нельзя. А я только что прошла инициацию. Наташка плачет. Я отхожу к соседней двери, сползаю по стене на корточки и рыдаю, закрывая лицо руками. Мне стыдно, что я плачу, что плачу прилюдно, что я вторая сука в Сашкиной жизни. В кабинете майора кричит Сашка.
— Дочка, оставила кого-нибудь? — высокий пожилой капитан садится на корточки рядом, обнимает меня и начинает укачивать. Я киваю головой, потому что сказать ничего не могу.
— Братишку? — я мотаю головой, сморкаясь в его платок. Он вытирает мне слезы теплой ладонью.
— Значит, сестренку… — я снова мотаю головой.
— А кого же?
Я выдавливаю сквозь всхлипы:
— Ученика.
— Значит, хороший был ученик.
