Когда Матвею был годик, он ползал на сверхзвуковых скоростях. Усадила на травку, вручила погремуху и отвернулась на минутку. Глядь, погремуха есть, а Матвея нет. Айда прочесывать все близлежащие кусты, куда ускакал мой Алонсо в памперсе. Бывает хоккей на траве, а бывает Формула-1 на траве.
Я уставала от прочёсывания местности, от безостановочного контроля и неусыпного внимания, но ещё я была безмерно горда: вон какой непоседа, весь в… не знаю, в кого. Бабушки клянутся, что в нашем роду все были спокойными и покладистыми: где оставил, там через полчаса и найдёшь.
Матвея не найдёшь. Матвей ползёт к канадской границе так, будто там ему обещали политическое убежище.
Но это ж он ползёт — не идёт. Почему-то сей факт всех очень тревожил. Мамочек на площадке, бабушек во дворе, многочисленных родственников и не менее многочисленных подруг по этой самой травке. Всех, кроме меня. Я была твёрдо уверена, что к двум годам все они будут ходить одинаково. Тогда какой смысл мне сегодня париться по этому поводу?
Сегодня, когда сыну пять, я уже даже точно и не скажу, во сколько именно он пошёл: в год, один месяц и четыре дня или в год, два месяца и одна неделя.
Так же я относилась к речи — заговорит!
— Да, я разговариваю с ним дома.
— Нет, спасибо, телефон вашего невролога мне не нужен.
— Да, спасибо, что побеспокоились.
— Нет, больше беспокоиться не стоит.
Прикиньте, прошло время, и он разговаривает. И я тоже не помню точно, когда это началось. Ближе к трём, кажется. Ну или сразу после.
А ещё Матвей не научился пока плавать.
И ездить на двухколёсном велосипеде.
Писать прописными буквами.
Петь песни.
Завязывать шнурки.
Что-то просто не его, и я подозреваю, что делать он этого не будет никогда, хоть костьми тут ляг. Я не про шнурки, разумеется, я про песни.
А чему-то он научится позже. Может быть, уже завтра. А может, через год. И спустя время я снова забуду, когда же именно.
Вот еду тут на днях в лифте с соседским Павликом. Павлик — почти ровесник моего сына, на полгода старше. Он прячется за бабушку и оттуда обозревает окружающий мир: лифт, меня и точно также спрятавшегося за мной Матвея. Партизаны, блин, у линии фронта!
Павлушина бабушка обеспокоенно интересуется:
— А ваш уже читает?
— Нууу, — с сомнением в голосе тяну я, — «наш» надписи на заборах читает. А чтоб сам книжки — пока нет.
— Вот и наш — нет! — облегченно вздыхает бабушка, — Бьюсь с ним, бьюсь, а он, лентяй разэдакий, ну никак! Всю жизнь такой: ходить поздно начал, разговаривать поздно, теперь вот учиться не желает! Что из него вырастет?!
— Гммм….- многозначительно отвечаю я несчастному педагогу, а сама тайком подмигиваю Павлуше. Вступаю, так сказать, в его партизанский отряд.
— А вы по какой методике учите? — не унимается бабушка.
-Ну, это, мы как бы, без методики…
— Ааааа…- разочарованно отворачивается соседка. Кажется, я больше её не интересую. Я ж без методики!
Двери лифта открываются, и мы все вместе выходим. Бабушка гордо уводит Павлушу в закат. И он обречённо топает в квартиру, напоминая мне сейчас маленького военнопленного.
Прости, парень, наш отряд сегодня разбит. И я никак не могу тебя спасти.
Дома мы с Матвеем завалимся на диван.
Я со своей книжкой. Он со своей энциклопедией.
Я читать. Он рассматривать картинки.
Слышу — бормочет себе под нос. Перелистнет — и опять бормочет. А это он так заглавия читает.
Метро-мост.
Мега-тоннель.
Электричество.
Атомный реактор.
Экология.
Мам, а что такое экология?
Фуф, ну слава богу, что не про реактор…
Короче, нет у нас методики.
У нас есть вера в то, что всё придёт. В своё время и ни днём раньше.
У нас есть велосипед, чтоб научиться кататься.
Шнурки, чтоб научиться завязывать.
Книжки, чтоб научиться читать.
И целая жизнь, чтобы радоваться каждому дню вместе.
