«Родители приходят и говорят: “моего ребенка за год научили ненавидеть всё, что он до этого любил“».
Один день с Димой Зицером в его школе, перевернувшей мое представление о воспитании и свободе.
«Дискриминация всегда устроена одинаково: сильные берут на себя право управлять теми, кто слабее», — обращается к залу преподаватель Дима Зицер. После чего приводит примеры, как ущемлялись права женщин, афроамериканцев… и как мы, сами того не осознавая, также относимся к детям. «Вы скажете: с детьми есть оправдание. У нас больше опыта, а они — что они понимают? Что они могут нам сказать? Если мы дадим им волю, то…» Зицер делает паузу. Собравшиеся в зале родители напряженно молчат. «Но посмотрите на историю: те же самые вопросы когда-то поднимались в отношении женщин и чернокожих».
Глава 2. Что случится, если всё будут решать дети
После первого увиденного мной выступления Димы Зицера я аплодировал ему стоя, окончательно убедившись в главном. Зицер без всякой фальши обладает невероятно редким даром: он не потерял связь с ребенком внутри себя. Наверное, поэтому ему легко удалось ответить на пугающий для большинства родителей вопрос: что случится, если предоставить детям возможность самим принимать все решения? Ответ я узнал, только оказавшись в «Апельсине» — созданной Димой Зицером «школе неформального образования» в Санкт-Петербурге.
КОГДА НУЖНО ЗАБЫТЬ ВСЁ, К ЧЕМУ ПРИВЫК
Встречая на входе парковку для самокатов, сразу понимаешь: эта школа не похожа на те, что ты видел раньше. «Как происходит, что наши дети рождаются любопытными и любознательными, хотят засунуть палец в любую дырку, до всего дотянуться и всё потрогать — , но вдруг им исполняется семь лет, и родители говорят: „Дима, им совершенно ничего не интересно“? — Зицер задает мне риторический вопрос, одновременно переходя к цели создания школы. — Поэтому главное — не упустить этот момент. Сделать так, чтобы дети визжали оттого, что занимаются тем, что любят. Если мы хотя бы минимально выполнили эту задачу — то уже, как мне кажется, заработали на хлебную карточку».
К школьникам здесь не просто прислушиваются: «Апельсин» управляется детским парламентом, который обладает абсолютной властью. Ни одно решение взрослого (и директор с учителями не исключение) не имеет силы, если оно не было принято и утверждено учениками. «Это странное представление, что если сказать детям „делайте, что хотите“, то они всё вокруг разнесут, — говорит Дима. — Всё наоборот. Они с удовольствием будут заниматься тем, что им сейчас представляется актуальным и важным».
Парламент выбирает всё — вплоть до музыки, которая звучит здесь вместо пронзительных школьных звонков. «Мне кажется, придумать звонки было намного тяжелее, чем этого не делать, — говорит Зицер. — Получается разделение „сейчас я тружусь, а сейчас отдыхаю“, из-за которого потом в жизни начинается сумасшедшая сбивка». В этом году парламент выбрал «Белла Чао» Горана Бреговича. Четыре минуты легкой музыки, за которые можно успеть спокойно доесть завтрак, прийти на урок, а по пути даже немного потанцевать — что школьники и делают здесь каждое утро.
Ни в одном из классов со стеклянными стенами я не вижу знакомой картины, где дети сидят рядами и молчаливо внимают учителю. Наоборот, тут поощряется, чтобы ученики общались между собой. «Если на уроке тишина — скорее всего, он проходит на кладбище, — говорит Дима. — Когда ты приходишь к другу попить чаю или вина, вы же не молчите, как два дурака, верно? В жизни мы постоянно разговариваем: я просто не могу усвоить материал, если мы не общаемся». На этом свобода не заканчивается: дети могут без вопросов уйти с урока, выбрав пойти на другой — или не ходить на них вообще. «Взрослые часто спрашивают, почему у нас стеклянные стены, — говорит Зицер. — А я задаю им ответный вопрос: как вы сами считаете? Обычный ответ: „Чтобы можно было контролировать учителей“. На самом деле это сделано для того, чтобы человек из коридора видел, что происходит внутри и мог зайти на любой интересный ему урок. В прошлом году у нас был рекорд: шестилетний мальчик просидел на всех уроках истории пятого класса. Весь год. В том, чтобы выйти из класса, тоже нет никакой суперидеи. Это же базисное право: если человек хочет в туалет, он может встать и уйти. Надо было придумать сделать так, что ребенок должен поднять руку и отпрашиваться. В этом смысле я бы рад гордиться, но чем? Что я детей отпускаю пописать?»
У передозировки свободой есть только один побочный эффект: дети из других школ поначалу «проверяют систему» и подолгу не посещают занятия. «Я часто признаюсь, что считаю выбор одним из самых главных навыков нашего времени, — говорит Зицер. — И если я по-честному хочу, чтобы дети научились выбирать, то мне также хочется, чтобы на урок они приходили минимально осознанно, а не потому что им сказали „тащи сюда свое тело“. Иногда дети из других школ настолько травмированы, что слово „урок“ у них равняется слову „зло“ или „унижение“. Один парень не ходил на занятия год. Что я делал? Ничего. Он сам в какой-то момент начал интересоваться, почему чуваки все-таки ходят на математику. Пошел сам — вроде ничего, не бьют. На английском сидят, киношку смотрят. И так тоже начал ходить». На этот случай в школе есть особая должность, которая называется «друг». «Мы понимали, что для детей учителя могут быть „старперами“. Может быть, мы с чем-то не справляемся. Может, детям нужно какие-то секреты рассказать, — говорит мне Дима. — На должность „друга“ мы взяли двадцатилетних ребят, самому молодому другу — семнадцать». «Если представить это в виде семьи, то я — как старший брат», — объясняет мне суть работы «друг» Бен.
«ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ЗАНОВО ПОВЕРИТЬ, ЧТО ОН ЗНАЧИМ»
Всё услышанное мной лучше всего проявляется в расписании. Единственные «условно обязательные» предметы здесь только первые два часа. Дальше школьникам приходится выбирать. «Обрати внимание: трех-четырехлетним нужно сделать такой выбор дважды в день, — показывает Зицер на доску с разноцветными надписями, которая служит расписанием. — Я не могу одновременно пойти на шахматы и шитье, и такой выбор они могут делать каждый раз. В старших классах я уже должен выбирать на длительный период — пойти мне на русский, английский или на математику». В моей голове монолог Зицера почти заглушается возмущенными вопросами родителей: разве ребенок не должен получить обязательный набор знаний по всем предметам? «Это заблуждение, — говорит Зицер. — Так нас приучили родители. В этот момент они подспудно заявляют, что учение — зло. Что по определению мой ребенок не захочет идти на урок, если его не заставить. Это сумасшедший перевертыш, ведь на самом деле учеба — это клево. Ко мне однажды пришла мама и сказала: моего ребенка за год научили ненавидеть всё, что он до этого любил. Родителям в такие моменты тоже очень тяжело — они ищут „лекарство“. А оно очень странное и парадоксальное: человек должен заново поверить, что он значим. Выйти с урока и убедиться, что в коридоре нет огромной детоловки. И поверить в это очень трудно».
«Апельсин» — возможно, единственная в мире школа, где дети с первого класса проходят историю и физику. «Смотри, — говорит мне Дима, снимая с телефона чехол и разжимая ладонь. Чехол с громким хлопком падает на пол. — Нам с первых лет жизни интересно, почему так происходит. Почему же мы проходим закон гравитации только в седьмом классе?» Мне трудно представить себе физику для семилетних, но в этой школе постоянно ощущаешь столкновение того, чему тебя научили, с осознанием, что всё может быть иначе. Так, уроки истории в первом классе начались с изучения сказаний о рыцарях и принцессах. «Точно так же была придумана программа первого класса по физике, — говорит Зицер. — Учитель Саша пришел и спросил у детей: „У вас же есть дома всякие интересные для вас вещи, об устройстве которых вам наверняка хотелось узнать? Подумайте и расскажите об этом на следующем занятии“. Так выяснилось, что одному мальчику интересно, как устроен водопроводный кран, другому — телевизор, третьему — микроволновка. Саша записал это всё — и получилась программа. В результате уже в конце первого класса дети знают, что такое сообщающиеся сосуды, что такое пиксели… К седьмому классу у них уже есть представление о мире. Если ты хочешь разговаривать с детьми на языке учебников физики, то они должны понимать, зачем им это нужно».
ЗАКОНЫ, ДО КОТОРЫХ НАМ НЕ ДОДУМАТЬСЯ
На стене парламентского холла вынесено свежее постановление на обсуждение — «закон о гаджетах». Холл открытый. В «Апельсине» любой человек, даже не являющийся членом парламента, может прийти и предложить законопроект, а также принять участие в голосовании. «Парламент устроен так: от каждого класса, начиная с первого, закрытым голосованием выбираются два человека, — объясняет мне Дима. — Закон о гаджетах — тренд последней недели. Он довольно долго обсуждался в прошлом году. Это непростой вопрос: да или нет?» «Пользоваться телефонами на уроках или нет?» — честно пытаюсь я ухватить мысль. Зицер смотрит на меня с удивлением: «Нет, это само собой. Как не пользоваться? Мы в каком веке живем? У меня каждый урок литературы начинается с того, что я говорю: достали телефоны и нашли информацию про писателя. Нет, играть в компьютерные игры на переменах или нет. В прошлом году парламент принял прецедентный закон, что гаджетами в „Апельсине“ можно пользоваться только в образовательных целях, пусть и в широком смысле слова: искать информацию, смотреть мультики, слушать музыку… Сейчас назначили референдум, и я думаю, что больше половины проголосует „за“».
В самых ожесточенных спорах внутри парламента выясняется, что школьники придумывают решения, до которых взрослым просто не додуматься. «В „Апельсине“ есть комната, где дети могут спать, — говорит Зицер. — Учителя не знали, что делать: на этаже очень шумно, а маленькие дети пытаются отдохнуть. Парламент загрузился по-взрослому. Ведь есть базисное право орать, если я не мешаю другим. А что делать, если я все-таки мешаю? Убрать третий этаж? И тогда дети сказали: давайте повесим шторки. Когда они открыты — мы понимаем, что никто не спит и все могут шуметь. Когда шторки закрыты — значит, в комнате спят дети. Учителя сомневались , и я, в общем, тоже не до конца верил в эту затею. Вот ты бежишь с конца коридора, неужели ты будешь смотреть на шторки? Парламент проголосовал. Шторки появились тут два месяца назад, и это решение работает на сто процентов. Довольно часто можно увидеть, как кто-то на бегу замолкает, словно на микшерном пульте убрали звук. Какое бы правило приняли взрослые? Правильно, „с двух до четырех — тишина на третьем этаже“».
Через пару часов я увижу всё своими глазами: зазвучит «Хару мамбуру» от «Ногу свело!», и дети соберутся в холле для принятия решений. Дима старается присутствовать на всех заседаниях, которые со стороны похожи на ночной кошмар директора обычной школы: как бы ни складывалось обсуждение, последнее слово всегда остается за детьми. Зицер дает «пять» ученикам и озвучивает важную задачу: нужно выбрать министра по правам человека. Министров в «Апельсине» несколько, и каждого из них выбирают голосованием. «Пока у нас нет человека на этой должности, у нас очень многие — причем в основном взрослые — хоть и не со зла, но нарушают права человека, — объясняет Зицер. — За последние дни было три ситуации, когда я открывал было рот, но затем вспоминал, что это дело парламента, а не мое». Дима просит детей привести пример нарушения прав, и среди наперебой предложенных вариантов лидирует «когда кто-то кого-то стукнет по лицу». «Это неприятный, но легкий пример, — соглашается Зицер. — Но если парламент не защищает права людей, то очень легко ввести всякие правила, которые куда опаснее. Например, что в столовой все должны молчать. Что нельзя бегать по коридорам. Нельзя выходить из класса во время урока». С каждым примером из реальной школьной жизни возмущение детей нарастает. На фразах «нельзя бегать по коридорам» и «нельзя выходить с урока» я вижу в глазах двенадцатилетней девочки слева от меня откровенный ужас и непонимание, как такое вообще возможно. «Вам трудно в это поверить, — заключает Дима. — Но мы все живые люди, и нам кажется, что жизнь станет намного легче, если мы введем больше правил». Заседание заканчивается голосованием. Два кандидата произносят речь — так, чтобы все собравшиеся убедились: они понимают, что стоит за этой серьезной должностью. Новым министром выбирают девочку Эмму, а я не могу не отметить про себя: мир был бы немного лучше, если бы взрослые министры по правам человека рассуждали так же, как эти дети.
ПОЧЕМУ ОНИ НЕ ЧИТАЮТ?
Единственное место на территории «Апельсина», где есть правила, — это библиотека. «Я не фанат идеи, что все дети должны читать, но года три назад из-за одержимости родителей этой мыслью мне стало интересно: как сделать так, чтобы они заинтересовались чтением? — объясняет Зицер. — Первое, что мы сделали, — отменили уроки чтения. Потому что такой урок — ситуация унижения. „Он читает лучше“, „продолжи после него“, „сиди и смотри в книгу“ — всё это механизирует процесс. То есть, с одной стороны, я говорю, что чтение — это удовольствие. С другой — доказываю, что это мука. Второе правило — если человек идет в библиотеку, всем в „Апельсине“ строго-настрого запрещено задавать ему вопросы. То есть приход сюда — это идеальная отмаза. И, наконец, третье правило». На этой фразе мы попадаем с Димой в открытое светлое помещение, больше напоминающее стильный коворкинг. Это и есть библиотека. «Здесь можно делать всё что угодно, но заходить нужно с пустыми руками. Ну, разгадай зачем? — Дима выжидающе смотрит на меня. — Это простое структурирование. Если я зашел в библиотеку с айпадом, то, скорее всего, буду и дальше в нем сидеть. В „Апельсине“ есть миллион мест, где я могу это сделать. Но если я пришел сюда без вещей, я могу заниматься всякой всячиной: болтать, читать, смотреть… Я вышел из круга, в котором находился. Правда, сейчас парламент принял довольно важную поправку, что я могу прийти в библиотеку с гаджетом и читать с телефона. Верная она или неверная, я все равно ничего не могу с ней сделать. Они ее приняли, я с ней согласен». «А как ты поступал, когда не был согласен?» — задаю я давно витающий в воздухе вопрос. «Так, как, мне кажется, должны поступать во всех парламентах мира, — отвечает Зицер. — Тратил огромное количество сил на то, чтобы их переубедить. После того как мне это не удавалось, я соглашался».
«ВЫБЕРИ: НА УРОКЕ ТЫ ИЛИ НЕТ»
«Show me black!» — говорит преподаватель Юля своим пятилетним ученикам, и дети тут же с радостными криками пускаются врассыпную в поисках черного цвета на полках, столах и собственной одежде. В этот же момент девочка делает «колесо», а мальчик заезжает в класс на кроссовках с колесиками. «Это empty!» — радостно несутся дети в сторону учителя с вещами в руках, на ходу объясняя друг другу значение слова «пустой». Изучая новые слова на английском, обозначающие состояние, Юля просит детей показать их на себе:
«Чем больше точек соприкосновения с жизнью, чем больше ты понимаешь, зачем тебе это в жизни нужно, тем лучше, — говорит мне позднее Юля. — Нам в школе на физике нужно было брусок на крючок подвешивать. Я до сих пор не понимаю, зачем я тратила на это свои лучшие годы».
На другом уроке Рома, клоун-терапевт по профессии, сидит вместе с детьми на занятии, посвященном краскам. «Сейчас выбери, на уроке ты или нет, — советует он особенно расшалившемуся ребенку. — Ты можешь читать или пойти поиграть. Выбрал? Остаешься на уроке?» Ребенок уверенно кивает, а дальше зачарованно наблюдает за приглашенной девушкой Кристиной: она смешивает на стекле палитру и подробно рассказывает, из чего состоят разные краски. А потом предлагает попробовать создавать детям самим. Двадцать минут спустя я силой заставляю себя уйти: нет смысла врать самому себе — на таком уроке действительно хочется слушать.
ЯДЕРНАЯ КОНТРОЛЬНАЯ
Учителя в «Апельсине» на самом деле могут вмешаться в жизнь детей — , но лишь в одном случае: если ситуация действительно угрожает здоровью. Вот только удивительный парадокс в том, что полная свобода рождает ту самую самостоятельность и ответственность, которую многие родители безуспешно пытаются насильно привить своим детям. «Посмотри вокруг. Ты же не скажешь, что они не ведут себя как дети?» — спрашивает меня Дима. Трудно ответить «нет», когда в этот момент рядом с тобой мальчик прыгает вниз с деревянного лабиринта прямо в центре школьного коридора. «Они с трехлетнего возраста учатся сигнальной системе, говорить „мне неприятно то, что ты делаешь“. К нам приезжали учителя, уверенные, что свобода рождает высокий уровень агрессии. Но на самом деле всё наоборот. Нет причин для агрессии, если мы сами не создаем эту причину. Когда я зажат, когда меня держат за горло — я учу хватать за горло других, — говорит Зицер. — Вот, Женя прыгнул только что сверху — я мог бы это запретить, но у меня уже этот рефлекс не срабатывает. Потому что это говорит мой собственный страх. Что я должен сделать как учитель, как директор? Сделать все поверхности мягкими, чтобы он не разбил себе голову. А дальше — дыши глубоко, Дима».
Точно так же в «Апельсине» существует «ядро» — специально для родителей, обеспокоенных получением знаний «в соответствии со школьной программой». «„Ядро“ — это минимум, который они должны знать, если бы учились в обычной школе, — объясняет мне Бен. — У нас это больше похоже на университет. Даже если ты выбрал не ходить на уроки, „ядро“ тебе все равно необходимо. Например, в пятом классе школьники обязательно должны знать дроби. Главная сложность — сохранить при этом все наши принципы гуманизма». Контрольные работы в школе так и называются — «ядерные». И дети их, к слову, очень любят — потому что не получают за них оценки (домашних заданий в школе тоже нет). «Почему нет оценок, понятно? — спрашивает меня Дима. — Отметки нужны для того, чтобы максимально превратить тебя из получающего обратную связь человека в чучело. С их помощью я тебя очень жестко структурирую. Я буду манипулировать людьми, которые по определению должны быть на твоей стороне — твоими родителями. Получу в распоряжение жесточайшие инструменты для того, чтобы заменить твою мотивацию — у тебя не будет другой цели, кроме желания получить пятерку. Оценочную систему довольно легко проверить на примере секса. Поставьте друг другу за него оценки, что из этого получится? Очень быстрый конец отношений».
В тот день я застану то, что происходит в школе один раз в год: дети с первого по третий класс ведут уроки сами, на интересные для них темы. Простая мысль: позволь детям учиться с помощью того, что им нравится, и школа для них никогда не будет ненавистным временем, которое нужно перетерпеть. «Битбокс появился от слов „бит“ и „бокс“», — рассказывает мальчик Бену во время подготовки к своему выступлению, а на экране возникает фото Фифти Сента. «Смотри, ты задал тему, теперь переходи к истории», — направляет его Бен. Я пройду по всем урокам, наблюдая за реакцией родителей и учителей.
Вот один из уроков, на которых я побывал: школьник со знанием дела рассказывает о том, как правильно искать информацию в интернете:
В каждом классе это будет маленькое шоу: все предположения и высказанные идеи встречаются слушателями одобрительно и без осуждения. Дети не остаются в долгу: они не стесняются рассказывать и отвечать на вопросы о самых интересных заповедниках, истории игрушек или о том, как правильно искать информацию в интернете. Избранный на моих глазах министр по правам человека Эмма проводит целую лекцию о медитации.
И в этот момент я понимаю, что имел в виду Дима Зицер, говоря о том, что любви к своему ребенку недостаточно. Удивительные вещи случаются в тот момент, когда ты даешь ему почувствовать себя значимым и перестаешь относиться к нему с высоты своего колоссального жизненного опыта. В «Апельсине» дети с учителями на «ты», они могут сказать директору «подожди, Дима» — и всё, что в обычной школе закончилось бы скандалом, здесь дает удивительный эффект. Отсутствие подобострастия, которое в старших классах неизменно превращается в ненависть и желание доказать учителям, что ты тоже кое-что из себя представляешь. «Если дети становятся нашими собеседниками и мы сможем дать им возможность сказать, что им хочется, а не что нам хочется услышать , то снимается половина вопросов, которые у нас есть, — говорит Зицер. — Лао-цзы говорил: „Если я ничего не навязываю людям, они становятся собой“, и я в этом абсолютно уверен. От навязанности происходит невротизация, постоянное желание освободиться и доказать себя. Если ты в этот момент существуешь в нашем разговоре, тебе не нужно дергать девочку за косичку. Ты просто есть».
«Мне повезло, что я прекрасно помню свое детство, — говорит мне позже Дима. — Спокойно: у меня были очень хорошие родители. Но момент бесправия, который в нем существует, когда тебя бесплатно может любой человек повоспитывать, — это жесть. Почему ты кричишь? Почему у тебя развязаны шнурки? Куда ты пошел? Дискриминация входит в тебя, и в какой-то момент ты сам начинаешь жить, следуя этой модели. Это словно комплекс жертвы насилия, когда начинает казаться, что всё происходящее правильно, что так и должно всё работать. Что действительно сразу после школы нужно поступать в университет и обязательно сдать ЕГЭ. Пересдать через год? Нет, не пойдет. Ты не будешь считаться успешным».
Увидев Зицера впервые, я подумал, что каждому подростку нужно встретить такого человека: который докажет, что мир не против тебя, а взрослые все-таки могут тебя понять. Но после дня в его школе я понял, что Зицер не меньше необходим родителям: возможно, именно поэтому они окружают его в конце дня, советуясь не как с директором, а как с человеком, который поможет найти общий язык с их детьми. «Самая интересная тема на свете — исследовать себя и мир вокруг, — говорит мне Дима напоследок. — Школа должна предоставлять нам инструменты для этого, а учитель — быть дирижером процесса, создавать рамки. Дальше дети справятся сами». Ты поневоле веришь, что «учитель — самая прекрасная профессия на свете», когда это говорит человек, который явно получает от этой работы кайф. В конце концов, как обычно говорит сам Зицер: «Ничего не зажигает лучше, чем пример страстной жизни».
