«Я прожил жизнь так, что мне не за что краснеть», — писал за год до своего ухода 82-летний Анатолий Фёдорович Кони – легендарный прокурор и судья, почтенный сенатор и преподаватель уголовного права и ораторского искусства, которого потомки назовут величайшим русским юристом.
Его деяния кажутся невозможными в наши дни, когда российское правосудие скатилось к позорному фарсу. Впрочем, и в своё время – а это была благодатная пора после Судебной реформы 1864 года – Кони слыл «белой вороной» со своей непоколебимой честностью, которая его самого не раз ставила под удар. Anews вспоминает яркие эпизоды, характеризующие его как необыкновенного судебного чиновника и человека.
Портрет юриста А. Ф. Кони, 1898. Художник И. Репин
Кони никогда не был адвокатом, но благодаря своей беспримерной справедливости остался в народной памяти скорее защитником, а не суровым обвинителем. Занимаясь расследованием самых сложных, запутанных и громких дел, он собирал все возможные доказательства невиновности, и если они перевешивали, то решительно принимал сторону обвиняемого. Этому его научил случай из ранней практики.
«Человек, который смеётся»
Работая помощником прокурора в Харьковском окружном суде, 23-летний Кони обвинял горожанина в растлении 13-летней. Тот отрицал свою вину, да и соседи защищали его как добропорядочного человека. Однако во время слёзных показаний потерпевшей и её матери подсудимый широко улыбался и даже беззвучно смеялся. Кони гневно заявил, что такое поведение полностью опровергает все доводы в его пользу.
Харьков, 1870
Но когда присяжные ушли совещаться, один почтенный член суда пристыдил молодого юриста: тот принял за смех судорогу лица и гримасу боли. Подойдя ближе, Кони с ужасом убедился, что был неправ, но вернуть присяжных уже не мог. Полчаса он промучился в ожиданиях, поклявшись уйти в отставку, если приговор будет обвинительным. К счастью, подсудимого оправдали.
«Нецензурная» диссертация
За год до харьковского случая Анатолий Кони сам едва не стал обвиняемым по уголовному делу. На выпускном курсе Московского университета он написал кандидатскую монографию, где развил «крамольные» для царской России мысли о том, что граждане имеют право на самооборону против чиновников, творящих произвол, и что «власть не может требовать уважения к закону, когда сама его не уважает».
Работу признали столь ценной, что издали в учебной печати и «Журнале министерства юстиции». Но публикация совпала с очередным неудачным покушением на Александра II, диссертацию запретили, а молодого автора вызвали для разъяснений. Цензоры начали с упрёков: «Разве можно писать такие вещи!», но Кони несмотря на юный возраст и неопытность жёстко парировал: «Можно и должно». Тогда его припугнули обвинением в распространении запрещённой литературы, но начинающий правовед и тут остался твёрд. Его спасло то, что монография вышла малым тиражом в 50 экземпляров. Но Кони с тех самых пор ни под каким давлением не шёл на сделку с совестью.
Дело Веры Засулич
История с диссертацией даёт понять, почему так восхваляется самое знаменитое дело Кони, которое закончилось оправданием террористки.
28-летняя народница Вера Засулич стреляла в питерского градоначальника Фёдора Трепова, возмутившись тем, что он устроил публичную порку заключённого, не снявшего перед ним шапки, хотя закон уже запрещал телесные наказания. Самоуправство генерала вызвало волну народного гнева, а террористке рукоплескали или сочувствовали, но никто не осуждал, тем более что она только ранила свою жертву. Тем не менее по обвинениям ей грозило от 15 до 20 лет каторги.
Кони председательствовал в суде над Засулич. К тому моменту он был знаменит на всю страну, публика стекалась его послушать, газеты с его речами шли нарасхват. А теперь к столь громкому процессу было приковано и мировое внимание. 34-летний Кони, только вступивший в должность председателя Петербургского окружного суда, оказался под невообразимым давлением. Император и министр юстиции требовали обвинительного приговора, но всякий раз получали отпор.
Санкт-Петербург, 1870-е
В итоге присяжные признали Засулич полностью невиновной, чему помимо речи защитника, выдающегося адвоката Петра Александрова, способствовало напутствие судьи Кони с умело поставленными вопросами. Однако для самого Анатолия Фёдоровича этот триумф правосудия обернулся длительной опалой, да и потом дело Засулич припоминали ему ещё не раз.
Но надо сказать, что даже «близорукое и тупое самовластие» (по выражению самого юриста) не посмело загубить его карьеру: при следующем императоре Александре III Кони был назначен на высшую прокурорскую должность и утверждён в звании сенатора.
«Оголтелый князь»
При всей своей бескомпромиссности Кони жалел людей и, чтобы не разрушать им репутацию и жизнь, не давал делам хода, если можно было выправить ситуацию без огласки и суда. Само собой, он не требовал ничего взамен и даже, бывало, вместо признательности получал холодное пренебрежение.
Так, он дважды спасал от великого позора придворного князя Голицына. В первый раз тот незаконно продал вверенный ему на хранение рояль, присвоив себе деньги. Понимая, чем грозит царедворцу разоблачение, Кони предупредил его о поступившем к нему протоколе и добился отсрочки, чтобы тот успел выкупить рояль обратно. Но впоследствии спасённый князь, встречаясь с известным юристом в обществе, демонстративно «не узнавал» его и принимал презрительно-гордый вид.
Во второй раз, наделав долгов и оказавшись на грани банкротства, Голицын уже сам как ни в чём не бывало умолял юриста о помощи. Кони снова его пожалел и уговорил кредиторов повременить с иском, чтобы князь погасил долги без суда. «С этих пор оголтелый князь стал меня удостаивать уже неизменным приветом», — вспоминал Анатолий Фёдорович.
«Митрофаниевский» процесс
Кони был столь редким примером честности, непредвзятости и вместе с тем человеческого милосердия, что ни один из его подсудимых не испытывал к нему злобы как к обвинителю. Показательна история игуменьи Митрофании, урождённой баронессы Розен и бывшей придворной фрейлины, которую суд приговорил к сибирской ссылке за крупное мошенничество и подлоги.
Портрет Митрофании, 1902. Гравюра И. Хелмицкого
Это дело получило всероссийскую известность и вызвало интерес в Европе, потерпевших представлял легендарный адвокат Фёдор Плевако, произнёсший одну из самых страстных обличительных речей: «Выше, выше стройте стены вверенных вам общин, чтобы миру не видно было дел, творимых вами под покровом рясы и обители!»
А ход этому громкому делу дал Анатолий Кони: к нему поступила изначальная жалоба на Митрофанию, и он начал прокурорское следствие, по мере которого вскрылись новые, более веские факты её махинаций. Но считая игуменью несомненно виновной и заслуживающей наказания, Кони очень высоко отзывался о ней как о человеке, признавал, что она совершала подлоги не из личной корысти, а ради сохранения общины, и сам же рекомендовал ей лучших адвокатов.
«Жуткая тайна семейства К.»
Но однажды упрямая честность юриста оказалась в ущерб делу, которое он расследовал. Это была поистине мрачная история. Петербургское семейство чиновника К., состоявшее из родителей, двух красавиц-дочерей и беспутного сына, завело знакомство с богатым банкиром, который платил большие деньги за то, чтобы проводить ночи с молодыми девственницами. Польстившись на гонорар, семейство решило бросить в «жадные объятия старой обезьяны» младшую 19-летнюю дочь. Её сопротивление сломили психическим принуждением и давлением.
«Сватовство майора», 1848, фрагмент картины. Художник П. Федотов
Но накануне «жертвоприношения» девушка, пребывая в крайнем отчаянии, напилась в ресторане шампанского и поехала в казармы к своему возлюбленному офицеру, которого на месте не оказалось. Затем она где-то отсутствовала всю ночь, а наутро прибыла домой на извозчике и застрелилась в своей комнате. Пуля не задела сердца, но повредила позвоночник. Пока не наступил паралич всего тела, она успела что-то рассказать медику, которого семейство пригласило по знакомству.
Когда, наконец, был вызван полицейский врач, он установил, что девушка подверглась жестокому групповому изнасилованию. Было начато расследование при участии Кони, но оно зашло в тупик без показаний пострадавшей, которая уже не могла говорить, а через несколько дней умерла. И тут к Анатолию Фёдоровичу явился тот самый знакомый медик семейства и заявил, что готов «для удовлетворения вашего любопытства» назвать преступников в обмен на полное молчание и бездействие. Не задумываясь, возмущённый Кони дал ему резкую отповедь и при прощании не принял его руки. Чудовищное преступление осталось нераскрытым.
«Нынче Кони, где прежде были лишь ослы»
По воспоминаниям людей, близко знавших Анатолия Фёдоровича (а среди них были величайшие представителей науки и культуры, включая Толстого, Тургенева, Достоевского, Репина и т.д.), Кони при своей исключительной добродетели не был «пресным елейным праведником».
Л. Н. Толстой и А. Ф. Кони, 1904
Корней Чуковский: «Он был переполнен юмором, совершенно исключавшим какое бы то ни было ханжество».
Адвокат Александр Урусов: добродетель Кони была «увлекательна, остроумна и соблазнительна как порок».
Его судебные монологи не были цветистыми или анекдотически смешными, как у того же Плевако, но он завораживал слушателей стройностью логики, ясностью мысли, живостью и образностью речи. Он сам не терпел в суде словоблудия и иронично осаждал напыщенных многословных ораторов.
Так, один молодой адвокат в Харькове решил «блеснуть» определением драки: «Драка есть такое состояние, субъект которого совершает вторжение в область прав личности, стремясь нарушить целостность её физических покровов».
Кони не мог не возразить: «Господа присяжные заседатели, я думаю, что вам всем известно, – и, пожалуй, даже по собственному опыту из детства, что такое драка. Но если уж нужно её в точности определить, то драка есть такое состояние, в котором одновременно каждый из участников наносит и получает удары».
Когда в 37 лет Кони был назначен сенатором, один из его консервативных противников разразился эпиграммой:
В сенат коня Калигула привёл,
Стоит он убранный и в бархате, и в злате.
Но я скажу, у нас – такой же произвол:
В газетах я прочёл, что Кони есть в сенате.
Юрист ответил четверостишием:
Я не люблю таких ироний.
Как люди непомерно злы!
Ведь то прогресс, что нынче Кони,
Где прежде были лишь ослы.
«Со всеми на короткой ноге»
Однажды уже в зрелом возрасте Кони возвращался в поезде с дачи и очень неудачно сломал ногу, после чего до конца жизни сильно хромал. Академик Павлов дал ему строгие предписания и предупредил, что если он не исполнит их в точности, то одна нога останется короче другой. Анатолий Фёдорович ответил: «Ну что же, я тогда буду со всеми на короткой ноге».
«До самозабвения влюблён…»
Кони никогда не был женат. В молодости в Харькове он встретил свою любовь, но тяжело заболел, надорвав силы на службе (после длительного сильного напряжения голоса у него шла горлом кровь). Врачи убедили его лечиться за границей, и Анатолий раз и навсегда решил, что с таким расстроенным здоровьем не сможет быть ничьим мужем.
Годы спустя в том же Харькове он познакомился с дочерью известного промышленника Пономарёва. Елена Васильевна была младше на 24 года и стала его верным другом. Уже в советском Ленинграде она переехала в его квартиру, ухаживала за ним в самое тяжёлое голодное время, вела домашнее хозяйство и была его секретарём и помощницей. Во многом благодаря её усилиям до нас дошёл ценнейший архив великого юриста.
О своей личной жизни, которая целиком слилась с профессиональной, Кони говорил со свойственной ему лёгкой иронией: «Я до самозабвения влюблён был в являвшуюся мне, точно Венера из морской пены, с повязкой на глазах Фемиду…»
